Республикалық қоғамдық-медициналық апталық газеті

ЗАПИСКИ ЮННОГО ВРАЧА


15 марта 2014, 07:26 | 1 071 просмотр


Продолжаем публикацию рассказов М.Булгакова из серии «Записки юного врача». А так же известные цитаты писателя из расскозов «Мастер и Маргарита»:

Никогда и ничего не просите! Никогда и ничего, и в особенности у тех, кто сильнее вас. Сами предложат и сами все дадут!

***

Да, человек смертен, но это было бы ещё полбеды. Плохо то, что он иногда внезап¬но смертен, вот в чем фокус!

***

Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

***

ВЬЮГА

Вся эта история началась с того, что, по словам всезнающей Аксиньи, конторщик Паль¬чиков, проживающий в Шалометьево, влюбился в дочь агронома. Любовь была пламенная, иссушающая беднягино сердце. Он съездил в уездный город Грачевку и заказал себе костюм. Вышел этот костюм ослепительным, и очень возможно, что серые полоски на конторских шта¬нах решили судьбу несчастного человека. Дочка агронома согласилась стать его женой.

Я же - врач Н-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб. Ко мне на прием по накатанному санному пути стали ездить сто человек крестьян в день. Я перестал обедать.

Арифметика - жестокая наука. Предположим, что на каждого из ста моих пациентов я тратил только по пять минут... пять! Пятьсот минут - восемь часов двадцать минут. Подряд, заметьте. И, кроме того, у меня было стационарное отделение на тридцать человек. И, кроме того, я ведь делал операции.

Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать меня на роды. И в течение двух не¬дель по санному пути меня ночью увозили раз пять. Темная влажность появилась у меня в глазах, а над переносицей легла вертикальная складка, как червяк. Ночью я видел в зыбком тумане неудачные операции, обнаженные ребра, а руки свои в человеческой крови и просыпался, липкий и прохладный, несмотря на жаркую печку-голландку.

На обходе я шел стремительной поступью, за мною мело фельдшера, фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели, на которой, тая в жару и жалобно дыша, болел человек, я выжи¬мал из своего мозга все, что в нем было. Пальцы мои шарили по сухой, пылающей коже, я смотрел на зрачки, постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и нес в себе одну мысль - как его спасти? И этого - спасти. И этого! Всех.

Шел бой. Каждый день он начинался утром при бледном свете снега, а кончался при желтом мигалии пылкой лампы свете снега, а кончался при желтом мигании пылкой лампы «молнии». «Чем это кончится, мне интересно было бы знать? - говорил я сам себе ночью. - Ведь этак будут ездить на санях и в январе, и в феврале, и в марте.»

Я написал к Грачевку и вежливо напомнил о том, что на Н-ском участке полагается и второй врач. Письмо на дровнях уехо по ровному снежному океану за сорок верст. Через три дня пришел ответ: писали, что, конечно, конечно... Обязательно... но только не сейчас... никто пока не едет...

Заключали письмо некоторые приятные отзывы о моей работе и пожелания дальнейших успехов. Окрыленный ими, я стал тампонировать, впрыскивать дифтерийную сыворотку, вскрывать чудо¬вищных размеров гнойники, накладывать гипсовые повязки...

Во вторник приехало не сто, а сто одиннадцать человек. Прием я кончил в девять часов вечера. Заснул я, стараясь угадать, сколько будет завтра - в среду? Мне приснилось, что приехало девятьсот человек.

Утро заглянуло в окошко спальни как-то особенно бело. Я открыл глаза, не понимая, что меня разбудило. Потом сообразил - стук.

- Доктор, - узнал голос акушерки Пелагеи Ивановны, - вы проснулись?

- Угу, - ответил я диким голосом спросонья.

- Я пришла вам сказать, чтоб вы не спешили в больницу. Два человека всего приехали.

- Вы - что. Шутите?

- Честное слово. Вьюга, доктор, вьюга, - повторила она радостно в замочную скважину. - А у этих зубы кариозные. Демьян Лукич вырвет.

- Да ну... - я даже с постели соскочил неизвестно почему.

Замечательный выдался денек. Побывав на обходе, я целый день ходил по своим апартаментам (квартира врачу была отведена в шесть комнат, и почему-то двухэтажная - три комнаты вверху, а кухня и три комнаты внизу), свистел из опер, курил, барабанил в окна... А за окнами творилось что- то, мною еще никогда не виданное. Неба не было, земли тоже. Вертело и крутило белым и косо и криво, вдоль и поперек, словно черт зубным порошком баловался. В полдень отдан был мною Аксинье - исполняющей обязанности кухарки и уборщицы при докторской квартире приказ: в трех ведрах и в котле вскипятить воды. Я месяц не мылся. Мною с Аксиньей было из кладовки извлечено неимоверных размеров корыто. Его установили на полу в кухне (о ванне, конечно, и разговора в Н-ске быть не могло. Были ванны только в самой больнице - и те испорченные).

Около двух часов дня вертящаяся сетка за окном значительно поредела, а я сидел в корыте голый и с намыленной головой.

- Эт-то я понимаю... - сладостно бормотал я, выплескивая себе на спину жгучую воду, - эт-то я понимаю. А потом мы, знаете ли, пообедаем, а потом заснем. А если я высплюсь, то пусть завтра хоть полтораста человек приезжает. Какие новости, Аксинья?

Аксинья сидела за дверью в ожидании, пока кончится банная операция.

- Конторщик в Шалометьевом имении женится, отвечала Аксинья.

- Да ну! Согласилась?

- Ей-богу! Влюбле-ен... - пела Аксинья, погромыхивая посудой.

- Невеста-то красивая?

- Первая красавица! Блондинка, тоненькая...

- Скажи пожалуйста!..

И в это время грохнуло в дверь. Я хмуро облил себя водой и стал прислушиваться.

- Доктор-то купается... - выпевала Аксинья.

- Бур... бур - бурчал бас.

- Записка вам, доктор, - пискнула Аксинья - протяни в дверь.

Я вылез из корыта, пожимаясь и негодуя на судьбу, и взял из рук Аксиньи сыроватый конвертик.

- Ну, дудки. Я не поеду из корыта. Я ведь тоже человек, - не очень уверенно сказал я себе и в корыте распечатал записку.

«Уважаемый коллега (большой восклицательный знак). Умол (зачеркнуто) прошу убедительно приехать срочно. У женщины после удара головой кровотечение из полост (зачеркнуто) из носа и рта. Без сознания. Справиться не могу. Убедительно прошу. Лошади отличные. Пульс плох. Камфа¬ра есть. Доктор (подпись неразборчива).»

«Мне в жизни не везет», - тоскливо подумал я, глядя на жаркие дрова В печке.

- Мужчина записку привез?

- Мужчина.

- Сюда пусть войдет.

Он вошел и показался мне древним римлянином вследствие блистательнойкаски, надетой по¬верх ушастой шапочки. Волчья шуба облекала его, и струйкахолода ударила в меня.

- Почему вы в каске? - спросил я, прикрывая свое недомытое тело простыней.

- Пожарный я из Шалометьева. Там у нас пожарная команда... - ответил римлянин.

- Это какой доктор пишет?

- В гости к нашему агроному приехал. Молодой врач. Несчастье у нас, вот уж несчастье...

- Какая женщина?

- Невеста конторщикова.

Аксинья за дверью охнула.

- Что случилось? (Слышно было, как тело Аксиньи прилипло к двери.)

- Вчера помолвка была, а после помолвки-то конторщик покатать ее захотел в саночках. Ры¬сачка запряг, усадил ее, да в ворота. А рысачок-то с места как взял, невесту-то мотнуло да лбом об косяк. Так она и вылетела. Такое несчастье, что выразить невозможно... За конторщиком ходят, чтоб не удавился. Обезумел.

- Купаюсь я, - жалобно сказал я, - ее сюда-то чего же не привезли? - И при этом я облил водой голову и мыло ушло в корыто.

- Немыслимо, уважаемый гражданин доктор, - прочувственно сказал пожарный и руки молит¬венно сложил, - никакой возможности. Помрет девушка.

- Как же мы поедем-то? Вьюга!

- Утихло. Что вы-с. Совершенно утихло. Лошади резвые, гуськом. В час долетим...

Я кротко простонал и вылез из корыта. Два ведра вылил на себя с остервенением. Потом, сидя на корточках перед пастью печки, голову засовывал в нее, чтобы хоть немного просушить.

«Воспаление легких у меня, конечно, получится. Крупозное, после такой поездки. И, главное, что я с нею буду делать? Этот врач, уже по записке видно, еще менее, чем я, опытен.. Я ничего не знаю, только практически за полгода нахватался, а он и того менее. Видно, только что из университета. А меня принимает за опытного.»

Размышляя таким образом, я и не заметил, как оделся. Одевание было непростое: брюки и блуза, валенки, сверх блузы кожаная куртка, потом пальто, а сверху баранья шуба, шапка, сумка, в ней кофеин, камфара, морфий, адреналин, торзионные пинцеты, стерильный материал, шприц, зонд, браунинг, папиросы, спички, часы, стетоскоп. Показалось вовсе не страшно, хоть и темнело, уже день таял, когда мы выехали за околицу. Мело как будто полегче. Косо, в одном налравлении, в правую щеку. Пожарный горой заслонял от меня круп первой лошади. Взяли лошади действительно бодро, вытянулись, и саночки пошли метать по ухабам. Я залался в них, сразу согрелся, подумал о крупозном воспалении, о том, что у девушки, может быть, треснула кость черепа изнутри, осколок в мозг вонзился...

- Пожарные лошади? - спросил я сквозь баралий воротник.

- Угу... гу... - пробурчал возница, не оборачаясь.

- А доктор что ей делал?

- Да он... гу, гу... он, вишь ты, на венерические болезни выучился... угу... гу...

- Гу... гу... - загремела в перелеске вьюга, потом свистнула сбоку, сыпанула... Меня начало качать, качало, качало... пока я не оказался в Сандуновских банях в Москве. И прямо в шубе, в раздевальне, и испаринапокрыла меня. Затем загорелся факел, напустили холоду, я открыл глаза, увидел, что сияет кровавый шлем, подумал, что пожар... затем очнулся и понял, что меня привезли. Я у порога белого здания с с колоннами, видимо, времен Николая I. Глубокая тьма кругом, а встрети¬ли меня пожарные, и пламя танцует у них над головами. Тут же я извлек из щели шубы часы, увидел - пять. Ехали мы, стало быть, не час, а два с половиной.

- Лошадей мне сейчас же обратно дайте,- сказал я.

- Слушаю,- ответил возница.

Полусонный и мокрый, как в компрессе, под кожаной курткой, я вошел в сени. Сбоку ударил свет лампы, полоса легла на крашеный пол. И тут выбежал светловолосый юный человек с затравлен¬ными глазами и в брюках со свежезаутюженной складкой. Белый галстук с черными горошинами сбился у него на сторону, манишка выскочила горбом, но пиджак был с иголочки, новый, как бы с металлическими складками. Человек взмахнул руками, вцепился в мою шубу, потряс меня, прильнул и стал тихонько выкрикивать:

- Голубчик мой... доктор... скорее... умирает она. Я убийца.- Он глянул куда-то вбок, сурово и черно раскрыл глаза, кому-то сказал: - Убийца я, вот что.

Потом зарыдал, ухватился за жиденькие волосы, рванул, и я увидел, что он по-настоящему рвет пряди, наматывая на пальцы.

- Перестаньте,- сказал я ему и стиснул руку.

Кто-то повлек его. Выбежали какие-то женщины. Шубу кто-то с меня снял, повели по праздничным половичкам и привели к белой кровати. Навстречу мне поднялся со стула молоденький врач. Глаза его были замучены и растеряны. На миг в них мелькнуло удивление, что я так же молод, как и он сам. Вообще мы были похожи на два портрета одного и того же лица, да и одного года. Но потом он об¬радовался мне до того, что даже захлебнулся.

- Как я рад... коллега... вот... видите ли, пульс падает. Я, собственно, венеролог. Страшно рад, что вы приехали...

На клоке марли на столе лежал шприц и несколько ампул с желтым маслом. Плач конторщика до¬несся из-за двери, дверь прикрыли, фигура женщины в белом выросла у меня за плечами. В спальне был полумрак, лампу сбоку занавесили зеленым клоком. В зеленоватой тени лежало на подушке лицо бумажного цвета. Светлые волосы прядями обвисли и разметались. Нос заострился, и ноздри были забиты розоватой от крови ватой.

- Пульс...- шепнул мне врач.

Я взял безжизненную руку, привычным уже жестом положил пальцы и вздрогнул. Под пальца¬ми задрожало мелко, часто, потом стало срываться, тянуться в нитку. У меня похолодело привычно под ложечкой, как всегда, когда я в упор видел смерть. Я ее ненавижу. Я успел обломать конец ампулы и насосать в свой шприц жирное масло. Но вколол его уже машинально, протолкнул под кожу девичьей руки напрасно.Нижняя челюсть девушки задергалась, она словно давилась, потом обвисла, тело напряглось под одеялом, как бы замерло, потом ослабело. И последняя нитка пропала у меня под пальцами.

- Умерла, - сказал я на ухо врачу.

Белая фигура с седыми волосами повалилась на ровное одеяло, припала и затряслась.

- Тише, тише, - сказал я на ухо этой женщине в белом, а врач страдальчески покосился на дверь.

- Он меня замучил, - очень тихо сказал врач.

Автор:
(Продолжение в следующем номере)